Алис Миллер  — швейцарский психоаналитик и писатель, которая получила известность благодаря своим работам о насилии по отношению к детям (физическом, эмоциональном и сексуальном). Оно исследовала и описала влияние педагогики на детей и общество в целом. 

Ребенок, с которым плохо обращаются и которым пренебрегают, остается совершенно одинок во тьме смятения и страха. Окруженный высокомерными и ненавидящими его людьми, лишенный права говорить о своих чувствах, обманутый в любви и доверии, презираемый, подвергающийся насмешкам над своей болью, такой ребенок слеп, потерян и находится полностью во власти безжалостных и бесчувственных взрослых.  Он дезориентирован и абсолютно беззащитен. Все существо такого ребенка вопиет о потребности выплеснуть наружу свой гнев, выговориться, позвать на помощь. Но это – именно то, чего он делать не должен. Все нормальные реакции – дарованные ребенку самой природой ради его выживания – остаются заблокированными. Если на помощь не придет <просвещенный> свидетель, то эти естественные реакции только усилятся и продлят страдания ребенка – вплоть до того, что он может умереть.

Следовательно, здоровое побуждение восстать против бесчеловечности нужно подавить. Ребенок пытается уничтожить и стереть из памяти все, что с ним произошло, дабы убрать из сознания жгучую обиду, злость, страх и невыносимую боль в надежде избавиться от них навсегда. Остается только чувство вины, а не гнева за то, что приходится целовать руку, которая тебя бьет, да еще и просить прощения. К сожалению, подобное случается куда чаще, чем можно себе представить.

Травмированный ребенок продолжает жить внутри взрослых, переживших эту пытку – пытку, завершением которой стало полное подавление <чувств>. Такие взрослые существуют во тьме страха, угнетения и угроз. Когда внутреннему ребенку не удается осторожно донести до взрослого всю правду, он переходит на другой язык, язык симптомов. Отсюда берут начало различные аддикции, психозы, криминальные наклонности.

Несмотря на это, кто-то из нас, уже будучи взрослым, может захотеть добраться до истины и выяснить, где кроются истоки нашей боли. Однако, спросив у специалистов, не связано ли это с нашим детством, мы, как правило, слышим в ответ, что дело вряд ли в этом. Но даже если и так, то нам следует научиться прощать – ведь, дескать, обиды на прошлое ведут нас к болезням.

На занятиях в распространенных ныне группах поддержки, куда ходят жертвы различных зависимостей вместе с родными, это утверждение звучит постоянно. Вы можете исцелиться, только простив своих родителей за все, что они натворили. Даже если оба родителя – алкоголики, даже если они вас обижали, запугивали, эксплуатировали, били и держали в постоянном перенапряжении, вы все должны им простить. Иначе вам не вылечиться. Под именем «терапии» существует немало программ, основанных на том, чтобы научить пациентов выражать свои чувства и таким образом понять, что случилось с ними в детские годы. Нередко молодые люди, имеющие диагноз «СПИД» или зависимые от наркотиков, умирают после попыток простить столь многое. Они не понимают, что таким образом пытаются оставить в бездействии все свои подавленные в детстве эмоции.

Некоторые психотерапевты боятся этой правды. Они находятся под влиянием как западных, так и восточных религий, велящих детям, пережившим насилие, прощать своих обидчиков. Таким образом, для тех, кто в раннем возрасте попал в педагогический порочный круг, этот круг замыкается еще сильнее. Все это именуется «терапией». Такой путь ведет в западню, из которой не выбраться – здесь невозможно выразить естественный протест, и это ведет к болезням. Подобные психотерапевты, застрявшие в рамках устоявшейся педагогической системы, не в состоянии помочь своим пациентам разобраться с последствиями их детских травм, и предлагают им вместо лечения установки традиционной морали. В течение нескольких последних лет мне присылали из США много книг незнакомых мне авторов, где описываются различные виды терапевтического вмешательства. Многие из этих авторов утверждают, что прощение есть необходимое условие успешной терапии. Это утверждение столь распространено в психотерапевтических кругах, что даже не всегда ставится под сомнение, несмотря на то, что сомневаться в нем необходимо. Ведь прощение не избавляет пациента от скрытого гнева и ненависти к себе, но может очень опасно замаскировать эти чувства.

Мне известен случай одной женщины, чья мать подвергалась в детстве сексуальному насилию со стороны своих отца и брата. Несмотря на это, она всю жизнь преклонялась перед ними без малейшей тени обиды. Когда ее дочь была еще ребенком, мать часто предоставляла ее «заботе» своего тринадцатилетнего племянника, а сама беспечно шла с мужем в кино. В ее отсутствии подросток охотно удовлетворял свои сексуальные желания, используя для этого тело ее маленькой дочери. Когда, много позже, дочь обратилась за консультацией к психоаналитику, тот сказал ей, что мать винить ни в коем случае нельзя – дескать, ее намерения не были дурными, и она не знала, что бэбиситтер попросту совершал акты сексуального насилия над ее девочкой. Как могло показаться, мать буквально понятия не имела, что происходит, и когда у ее дочери начались расстройства питания, она проконсультировалась со множеством врачей. Те заверили мать, что у малышки всего-навсего «режутся зубки». Вот так и вращались шестеренки «механизма прощения», перемалывая жизни всех, кого туда затянуло. К счастью, этот механизм не всегда срабатывает.
В своей замечательной и нестандартной книге «Обсидиановое зеркало: исцеление от последствий инцеста» (Изд-во Seal Press, 1988) автор Луиз Вайзчайлд описала, как ей удалось расшифровать скрытые послания своего тела и таким образом осознать и освободить свои подавленные в детстве эмоции. Она применяла телесноориентированные практики и фиксировала все свои впечатления на бумаге. Постепенно она детально восстановила свое прошлое, скрывавшееся в бессознательном: когда ей было четыре года, ее растлевали сначала дед, затем дядя, и, впоследствии, отчим. Женщина-терапевт согласилась работать с Вайзчайлд, несмотря на всю боль, которая должна была проявиться в процессе самопознания. Но даже во время этой успешной терапии Луиз иногда склонялась к тому, что должна простить свою мать. С другой же стороны, ее преследовало чувство, что это будет неправильно. К счастью, психотерапевт не настаивала на прощении и предоставила Луиз свободу следовать своим чувствам и осознать в итоге, что не прощение сделало ее сильной. Следует помочь пациенту избавиться от навязанного извне чувства вины (а это, пожалуй, первоочередная задача психотерапии), а не нагрузить его дополнительными требованиями - требованиями, лишь укрепляющими это чувство. Квази-религиозный акт прощения никогда не разрушит устоявшуюся модель саморазрушения.

Почему эта женщина, на протяжении трех десятков лет пытавшаяся поделиться своими бедами с матерью, должна прощать материнское преступление? Ведь мать даже не попыталась увидеть, что сотворили с ее дочерью. Однажды девочка, оцепенев от страха и отвращения, когда дядя подмял ее под себя, увидела, как в зеркале промелькнула фигура ее матери. Ребенок надеялся на спасение, но мать отвернулась и ушла. Будучи уже взрослой, Луиз слышала рассказы матери о том, как та могла лишь бороться со своим страхом перед этим дядей, когда ее дети были рядом. А когда дочь попыталась рассказать матери о том, как была изнасилована отчимом, мать написала ей, что больше не желает ее видеть.

Но даже во множестве подобных вопиющих случаев давление на пациента с тем, чтобы он простил, существенно снижающее шансы на успешность терапии, не представляется многим абсурдным. Именно это повсеместно распространенное требование простить мобилизует застарелые страхи пациентов и заставляет их подчиниться авторитету психотерапевта. И чего же этим добиваются терапевты – разве что они делают это, чтобы заставить свою совесть молчать?*
Во множестве случаев все можно разрушить одной-единственной фразой – сбивающей с толку и в основе своей ошибочной.  И то, что подобные установки вбиваются в нас с самого раннего детства, лишь усугубляет ситуацию. Сюда же прибавляется общепринятая практика злоупотребления властью, которой пользуются терапевты, чтобы справиться со своим собственным бессилием и страхом. Пациенты же убеждены, что психотерапевты говорят с позиций своего неопровержимого опыта, и таким образом доверяют «авторитетам».  Пациенту невдомек (да и откуда ему знать?), что на самом деле это лишь отражение страха самого терапевта перед страданиями, пережитыми им от рук собственных родителей. И как в этих условиях пациент должен избавляться от чувства вины? Напротив, он просто-напросто утвердится в этом чувстве.

Проповеди о прощении обнажают педагогическую природу некоторых видов психотерапии. К тому же, они разоблачают бессилие тех, кто это проповедует. Странно, что они вообще именуют себя «психотерапевтами» - скорее уж, им стоило бы называться «жрецами». В результате их деятельности дает о себе знать незрячесть, унаследованная в детстве – незрячесть, на которую могла бы указать настоящая терапия. Пациентам все время твердят: «Ваша ненависть – причина ваших болезней. Вы должны простить и забыть. Тогда вы выздоровеете». И твердят до тех пор, пока пациент не поверит в это, а терапевт не успокоится. Но ведь не ненависть довела пациента в детские годы до немого отчаяния, отрезав его от его чувств и потребностей - это сделали моральные установки, постоянно давившие на него.
Мой опыт был совершенно противоположным прощению – а именно, я взбунтовалась против издевательств, которые пережила; я распознала и отвергла ошибочные слова и действия моих родителей; я озвучила свои собственные потребности, что в конце концов и освободило меня от прошлого. Когда я была ребенком, все это игнорировалось в угоду «хорошему воспитанию», и я сама научилась всем этим пренебрегать, лишь бы быть тем «хорошим» и  «терпеливым» чадом, которое во мне желали видеть мои родители. Но сейчас я знаю: у меня всегда была потребность разоблачать и бороться против мнений и отношения ко мне, которые разрушали мою жизнь, бороться везде, где бы я это не замечала, и не терпеть молча. Однако я сумела добиться успеха на этом пути, лишь прочувствовав и пережив то, что со мной творили в раннем возрасте. Не допуская меня к моей боли, религиозные проповеди о прощении лишь затрудняли этот процесс.

Требования «хорошо себя вести» не имеют ничего общего ни с эффективной терапией, ни с самой жизнью. Многим людям эти установки перекрывают путь к свободе. Психотерапевты позволяют себе быть ведомыми собственным страхом – страхом ребенка, над которым издеваются родители, готовые, чуть что, отомстить, – и надеждой на то, что ценой хорошего поведения они однажды смогут купить любовь, которую им не дали их отцы и матери. И их пациенты дорого расплачиваются за эту иллюзорную надежду. Под влиянием ложной информации они не могут найти путь к самореализации.

Отказываясь прощать, я утратила эту иллюзию. Травмированный ребенок без иллюзий, разумеется, жить не может, но зрелый психотерапевт способен с этим справиться. Пациент должен иметь возможность спросить у такого терапевта: «Почему я должен прощать, если у меня никто не просит прощения? Мои родители отказываются понять и осознать, что они со мной сделали. Так почему же я должен пытаться понять и простить их за все, что они творили со мной в детстве, при помощи психо- и трансакционного анализа? Какой в этом толк? Кому это поможет? Это не поможет моим родителям увидеть правду.  Однако для меня это создает трудности в проживании моих чувств – чувств, которые дадут мне доступ к истине. Но под стеклянным колпаком прощения эти чувства не могут дать свободные всходы». Подобные размышления, к сожалению, нечасто звучат в психотерапевтических кругах, а вот прощение там – непреложная истина. Единственный возможный компромисс – установление различий между прощением «правильным» и «неправильным».  И эта цель может вообще не подвергаться сомнению.

Я спрашивала у многих терапевтов, почему они так верят в необходимость прощения пациентами родителей ради исцеления, но ни разу не получила даже вполовину удовлетворяющего меня ответа. Очевидно, что такие специалисты даже не сомневались в своих утверждениях. Для них это было столь же самоочевидно, как и жестокое обращение, которому они подвергались в детстве. Не могу себе представить, чтобы в обществе, где над детьми не издеваются, но любят и уважают их, сформировалась бы идеология прощения за немыслимые жестокости. Эта идеология неотделима от заповеди «Да не посмеешь ты осознать» и от передачи жестокости последующим поколениям. Именно нашим детям приходится расплачиваться за нашу несознательность. Страх, что родители нам отомстят, является базой для нашей устоявшейся морали.

Как бы то ни было, распространение этой тупиковой идеологии через педагогические механизмы и ложные моральные установки можно прекратить путем постепенного терапевтического обнажения ее сути. Жертвы жестокого обращения должны прийти к своей правде, осознавая, что им ничего за это не будет. Морализаторство только уводит их с верного пути.

Эффективность терапии не может быть достигнута, если педагогические механизмы будут продолжать свою работу. Вам необходимо осознать весь масштаб травм, нанесенных воспитанием, чтобы терапия могла справиться с их последствиями. Пациенты должны получить доступ к своим чувствам – и получить его на всю оставшуюся жизнь. Это поможет им сориентироваться и быть самими собой. А морализаторские призывы лишь могут перекрыть путь к самопознанию.
Ребенок может извинить своих родителей, если те тоже готовы признать свои ошибки. Однако настоятельное требование простить, которое я столь часто замечаю, может быть опасно для терапии, даже если оно культурно обусловлено. Жестокое обращение с детьми в наши дни - в порядке вещей, и большинство взрослых не считают свои ошибки чем-то из ряда вон выходящим. Прощение может иметь негативные последствия не только для отдельных индивидуумов, но и для общества в целом, поскольку оно покрывает ошибочные представления и способы обращения <с детьми>, а также скрывает истинную реальность за глухой завесой, сквозь которую нам ничего не разглядеть.

Возможность перемен зависит от того, насколько много вокруг просвещенных свидетелей, которые подстраховали бы детей-жертв жестокого обращения, которые начали что-то осознавать. Просвещенные свидетели должны помогать подобным жертвам не скатываться во тьму забвения, откуда эти дети вышли бы уже преступниками или душевнобольными. Подстрахованные просвещенными свидетелями, такие дети смогут вырасти в сознательных взрослых – взрослых, живущих в соответствии со своим прошлым, а не вопреки ему, и которые такие образом смогут сделать все от них зависящее ради более человечного будущего для всех нас.
На сегодня уже научно доказано, что когда мы плачем от печали, боли и страха – это не просто слезы. При этом выделяются гормоны стресса, способствующие дальнейшей общей телесной релаксации. Разумеется, слезы не стоит приравнивать к терапии в целом, но это все равно важное открытие, на которое стоит обратить внимание практикующим психотерапевтам. Но пока что имеет место нечто противоположное: пациентам дают транквилизаторы, чтобы они успокоились. Представьте, что может случиться, если они начнут понимать истоки своих симптомов! Но проблема в том, что представители медицинской педагогики, в которую вовлечено большинство институтов и специалистов, ни в коем случае не желают понять причины заболеваний. В результате этого нежелания бесчисленное множество хронически больных становятся узниками тюрьм и клиник, на которые уходят миллиарды правительственных денег, и все это ради замалчивания правды. Пострадавшие совершенно не понимают, что им можно помочь понять язык их детства и тем самым уменьшить их страдания или избавить от них вовсе.
Это стало бы возможно, осмелься мы противоречить общепринятым представлениям о том, какие последствия несет жестокое обращение с детьми. Но достаточно одного взгляда на специализированную литературу, чтобы понять, насколько нам не хватает этой смелости. Напротив, литература изобилует призывами к благонамеренности, всяческими расплывчатыми и недостоверными рекомендациями, и, прежде всего, моралистскими проповедями. Вся жестокость, которую нам приходилось переносить в детстве, должна быть прощена. Ну а если это не принесет желаемых результатов, то тогда уж государству придется оплачивать пожизненное лечение и присмотр за инвалидами и имеющими хронические заболевания. Но ведь их можно исцелить при помощи правды.
Уже доказано, что даже если ребенок был в угнетенном положении все свое детство, то вовсе не обязательно, что такое состояние будет его судьбой и во взрослом возрасте. Зависимость ребенка от родителей, его доверчивость, его потребность любить и быть любимым – безграничны. Эксплуатировать эту зависимость и обманывать ребенка в его устремлениях и потребностях, а затем преподносить это как «родительскую заботу» - преступление. И преступление это совершается ежечасно и ежедневно из-за невежественности, равнодушия и отказа взрослых перестать следовать этой модели поведения. Тот факт, что большинство таких преступлений совершается неосознанно, отнюдь не умаляет их катастрофических последствий. Тело травмированного ребенка все равно выдаст правду, пусть даже сознание откажется ее признавать.  Подавляя боль и сопутствующие ей состояния, детский организм предотвращает смерть, которая была бы неминуема, если бы столь тяжелые травмы переживались в полном сознании.

Остается лишь порочный круг подавления: истина, бессловесно зажатая внутри тела, дает о себе знать при помощи симптомов, чтобы ее наконец-то признали и отнеслись к ней всерьез. Однако наше сознание не соглашается с этим, как и в детстве, потому что еще тогда оно усвоило жизненно важную функцию подавления, как и потому, что никто нам уже во взрослые годы не объяснил, что правда не ведет к смерти, но, напротив, может помочь нам на пути к здоровью.
Опасная заповедь «токсичной педагогики» - «Да не посмеешь ты осознать, что с тобой сотворили» - вновь и вновь проявляется в методах лечения, используемых врачами, психиатрами и психотерапевтами. При помощи лекарств и мистифицированных теорий они пытаются повлиять на воспоминания своих пациентов как можно глубже, чтобы те никогда не узнали о том, что вызвало их болезни. А причины эти, почти без исключений, скрываются в психологических и физических жестокостях, которые пациентам пришлось перенести в детстве.

Сегодня мы знаем, что СПИД и рак стремительно уничтожают иммунную систему человека, и что уничтожению этому предшествует потеря больным всякой надежды на исцеление. Удивительно, что почти никто не попытался сделать шаг в направлении этого открытия: ведь мы можем вновь обрести надежду, если наш зов о помощи будет услышан.  Если наши подавленные, скрытые воспоминания будут восприняты полностью осознанно, то даже наша иммунная система может восстановиться. Но кто нам поможет, если и сами «помощники» боятся своего прошлого? Вот так и длится «игра в жмурки» между пациентами, докторами и медицинскими властями – потому что до сих пор лишь немногим удалось понять тот факт, что эмоциональное постижение правды есть необходимое условие для излечения. Если мы хотим долгосрочных результатов, мы не сможем их добиться, не придя к истине. Это относится и к нашему физическому здоровью. Фальшь традиционной морали, вредоносные религиозные интерпретации и путаница в методиках воспитания только усложняют этот опыт и подавляют в нас инициативу. Вне всякого сомнения, и фармацевтическая индустрия тоже наживается на наших слепоте и унынии. Но ведь у всех нас только одна жизнь и только одно тело. И оно отказывается быть обманутым, всеми ему доступными способами требуя от нас, чтобы мы ему не лгали…

*Я слегка изменила эти два абзаца после письма, полученного мной от Луиз Вайлдчайлд, которая предоставила мне более подробную информацию о своей терапии.

Оригинал статьи:http://alice-miller.com/articles_en.php?lang=en&nid=48&grp=11

Фурман Э., детский психоаналитик, член Международной психоаналитической ассоциации и Кливлендского центра исследований развития ребенка.

Автобиографическая справка

"На протяжении долгих лет моей работы практикующим детским психоаналитиком и консультантом лечебного центра для подростков депрессия и суицидальное поведение всегда были частью моей повседневной деятельности, - пишет Эрна Фурман. - Попытки чувствовать и думать вместе с моими пациентами, понимать природу их переживаний и разбираться в обусловливающих их механизмах нередко оказывались эмоционально и интеллектуально насыщенными. То, чему научили меня пациенты, каждый по-своему, совершенно не согласуется с общепризнанными взглядами на эти синдромы и данными, которые содержит специальная литература. У моих пациентов суицидальное поведение чаще всего не сопровождалось депрессией; состояния, описанные и диагностированные как депрессивные, на поверку оказывались не депрессией, а внешними проявлениями ряда совершенно иных психических нарушений. Весьма важными являлись особенности личной истории, однако в их число редко попадала утрата любимого человека. В равной мере были значимыми усугубляющие события, однако они почти не включали переживаний разочарования. Оказались чрезвычайно важными различия между суицидальными желаниями, попытками и завершенным самоубийством, однако их связи со специфическими личностными факторами не уделялось должного внимания. Короче говоря, было выявлено много новых фактов и немало неразрешенных загадок".

"Д-р Говард Судак (в прошлом - декан медицинской школы Университета Кейз Уэстерн Ризерв в Кливленде, а сегодня - профессор клинической психиатрии Университета Пенсильвании в Филадельфии и главный психиатр клиники Института Пенсильвании), зная о моей работе и взглядах, предложил написать главу в книгу, которую он редактировал. Согласившись, я описала расхождения, имевшиеся между клинической практикой и книжной мудростью, а также многие свои теоретические соображения относительно клинических данных. С той поры в этой области я стала еще более сведущей, но к счастью, узнала далеко не все".

Комментарии

Хотя эта важная статья основана на богатом клиническом опыте автора, приобретенном благодаря психоаналитическому исследованию и лечению детей с депрессией, приведенные в ней соображения могут быть полезными и при психотерапии взрослых. В своей работе Эрна Фурман учитывает этапы индивидуального развития детей и освещает особенности пациентов с хроническими суицидальными тенденциями, обладающих низкой способностью преодоления болезненного аффекта и наносящих себе телесные ранения для снижения его интенсивности.

Автор подчеркивает важную роль "причиняющего боль возбуждения" для установления садомазохистической фиксации в латентном и подростковом периодах, а также значение недостатка телесной любви к себе, являющейся барьером для самоповреждения. Описав клинические особенности и отклонения развития, наблюдающиеся у детей с этими нарушениями, она впервые высказала мысль, которая сегодня считается эмпирически доказанной: взрослые с хроническими суицидальными тенденциями, часто наносящие себе самоповреждения, в личной истории подвергались серьезному физическому и сексуальному насилию (Shearer, Peters, Quaytman, Ogden, 1990; Links 1990).

Э. Фурман высказывает предположения о том, каким образом независимо от влияния биологических факторов многие пациенты бывают травмированы опытом, полученным в период развития, из-за которого у них оказывается неразвитой способность поддержания в себе надежды при столкновении с депрессией или взрослой нарциссической травмой, особенно утратой. Статья помогает разобраться в феномене безнадежности, который, как ныне доказано, играет важную роль в самоубийстве (Zehel, 1965).

Эта глава посвящена трем основным темам: (1) неясным моментам в определении и диагностике непсихотической депрессии у детей и подростков; на конкретных примерах выделяются теоретические проблемы и рассматриваются клинические сложности, возникающие при использовании описательного определения депрессии; (2) некоторым личностным факторам, допускающим или обусловливающим суицидальные действия у детей и подростков, в частности, роли, которую играет садомазохистическая фиксация и ранняя недостаточность телесной любви к себе в возникновении тенденций к самоповреждению; и (3) соотношению депрессии и самоубийства, случаям, когда эти патологические состояния сочетаются между собой или наблюдаются порознь, и влиянию этого обстоятельства на эффективную терапевтическую интервенцию.

Неясные моменты определения и диагностики депрессии

Мой интерес в отношении понимания депрессии у детей пробудился в связи с исследованием переживания горя, вызванного у них утратой родителей (Furman, 1974a). Одно время группа детских психоаналитиков Кливлендского центра исследований развития детей и специализированной школы и детского сада Ханны Перкинс занималась обобщением и изучением психоаналитических данных, собранных за период длительного лечения 23 детей-сирот. Мы с коллегами решили сосредоточиться на одном аспекте этой деятельности, а именно - депрессии, поскольку у некоторых пациентов до и во время лечения отмечалась депрессивная симптоматика (Furman, 1974b), а в психоаналитической литературе депрессия часто связывается с утратой объекта. Психоаналитические описания случаев депрессии у детей оказались весьма немногочисленными. Приведенный в них клинический материал ограничивался наблюдениями младенцев, а также диагностикой депрессии и краткими психотерапевтическими контактами с детьми старшего возраста.

Хотя к указанной теме обращались многие авторы, они расходились во мнениях относительно метапсихологического определения депрессии и многих ее аспектов - патогенеза, психодинамики и структурных внутриличностных конфликтов, специфического экономического вклада и перемещения психической энергии, адаптационных факторов. Выявление связи между депрессивными феноменами на разных этапах детства и во взрослом возрасте оказалось неполным, в основном затрагивающим теоретический аспект и недостаточно обоснованным. В литературе не встретилось даже общепринятого описательного клинического определения депрессии. В отчаянии мы обратились за утешением к работе Сэндьера и Джоффа (Sandler, Joff, 1965), испытавших аналогичные трудности. Статью, посвященную детской депрессии, они начали словами: "Исследователь, озадачившийся целью изучения проблемы депрессии у детей, обязательно столкнется с огромными трудностями".

Хотя в последующие годы о детской депрессии было написано много работ, основные трудности по ее определению, диагностике и метапсихологическому пониманию сохранились по сей день. В этой главе на основании клинического опыта предпринята попытка их рассмотрения.

Я буду придерживаться определения депрессии, которое мы исходно использовали в исследовании детей, переживающих горе (Furman, 1974b). Мы исключили депрессивные психозы, поскольку нам самим и другим исследователям (Sandler, Joff, 1965; Anthony, 1960) не довелось встретить их у детей, а также у пациентов подросткового возраста. Мы рассматривали психотическую депрессию не в качестве варианта или продолжения невротических нарушений, а как отдельную нозологическую форму с иными симптомами, дополненную органическими компонентами. Мы ограничились терминами "депрессивный", "депрессивная реакция", "невротическая депрессия" и пришли к согласию о следующем рабочем определении депрессии, основанном на описании клинических проявлений: "подавленное, беспомощное настроение; снижение двигательной активности; снижение интереса к миру и объектам; серьезное снижение самооценки". Это определение близко к тому, которое дал Бибринг (Bibring, 1953) и в целом соответствует общепринятым в психиатрии представлениям.

Трудности при использовании описательного определения

Некоторые трудности, возникающие при использовании этого определения, сразу бросаются в глаза. Прежде всего его нельзя применить к младенцам. Выражение "снижение самооценки", возможно, стоило бы заменить на "снижение чувства благополучия" или "нарциссическое истощение". Кроме того, возникает проблема сравнения проявлений депрессии у пациентов на различных стадиях индивидуального развития. Они все могут выглядеть подавленными, но этот факт не позволяет сделать вывод, что все они страдают одним и тем же нарушением, что причины их состояния одинаковы, или их психика преодолевает эти нарушения одним и тем же способом. Младенец 10 месяцев, четырехлетний ребенок, ребенок младшего школьного возраста, подросток и взрослый могут подвергаться действию различных внутренних и внешних факторов. Даже если депрессивные симптомы сохраняются при переходе ребенка на другой этап развития или вновь возникают на более поздней стадии, нельзя с уверенностью утверждать, что мы имеем дело с одним и тем же заболеванием.

Например, известно, что обсессивные симптомы у детей младшего дошкольного возраста указывают на наличие психического расстройства, существенно отличающегося от обсессивного невроза у ребенка в латентной фазе или у взрослого, хотя ритуалы и церемонии могут казаться идентичными; мы также знаем, что в некоторых случаях, когда обсессивный невроз младшего школьника и взрослого бывает связан со сходными психическими факторами, симптомы ребенка вследствие защитной экстернализации и связи с родительскими фигурами могут быть совершенно иными, чем у взрослого (Freud A., 1965; Furman, 1975). Подобным образом страхи малыша, едва научившегося ходить, и фобии дошкольника обладают совершенно различной психологической структурой, несмотря на одинаковые проявления, (Freud A., 1977) а психологически идентичные приступы тревоги в дошкольном возрасте или латентной фазе в типичных случаях выражаются в форме бурных, эмоциональных вспышек, что совершенно не соответствует известным симптомам тревоги в более позднем возрасте и у взрослых (Freud A., 1965; Freud A., 1970).

Далее, известно, что, если у ребенка, мочившегося в постель в 2,5 года, энурез сохранился вплоть до 9 лет, то это факт свидетельствует о наличии расстройства, имеющего мало общего с более ранним недержанием мочи (Katan, 1946). Если вернуться к депрессии, то термины "маскированная депрессия" или "депрессивные эквиваленты" отражают аналогичное обстоятельство, но не помогают в диагностике. Путем рутинного наблюдения нельзя разобраться, способствует ли недепрессивный симптом отграничению депрессии и содержит ли он в себе депрессивную реакцию. На эти вопросы можно ответить только в процессе психоанализа или в некоторых случаях психоаналитически ориентированной терапии.

Вторая трудность, связанная с описательным определением депрессии, состоит в отсутствии той или иной его части в клинической картине или замещении противоположной. Например, вместо снижения двигательной активности мы нередко видим гиперактивность или чередование этих состояний (Furman, 1974b). Подобные подмены вводят клиницистов в заблуждение и побуждают сосредоточить внимание на одном критерии, а не на всех или учитывать много вариантов замены. Однако, если определение применять слишком вольно, то вместо уточнения диагностики оно может привести к включению в рубрику "депрессия" значительного числа других психических расстройств.

Так, в мою бытность консультантом ряда социальных агентств и лечебных центров я наблюдала следующих пациентов с диагнозом "депрессия". Девочка предпубертатного возраста отказалась ходить в школу, стала часто закрываться в своей комнате и, казалось, получала мало удовольствия от какой-либо деятельности и контактов с другими людьми. Тщательное обследование показало, что в первую очередь "снижение двигательной активности и интереса к людям и деятельности" было обусловлено тяжелой фобией. Во втором случае мальчик-подросток более старшего возраста жаловался, что не может заставить себя встать утром, всегда опаздывал в школу; не справлялся с учебными заданиями, несмотря на выделение дополнительного времени; надолго уходил из дома и отмечал у себя депрессию. Углубленное исследование и сопоставление информации из различных источников показало, что его внешне "замедленная активность", "недостаток интереса к работе", "отдаление в отношениях с людьми" и "депрессивный аффект" были обусловлены психопатическим расстройством. Он жил инстинктивными удовольствиями (например, возбуждение от стопки порнографических журналов мешало ему вовремя вставать по утрам) и манипулировал окружением для ухода от ответственности. Этой цели служила даже притворная "депрессия" - диагноз, который он поставил себе сам. Ему удалось ловко провести двух психиатров, назначивших ему лечение антидепрессантами.

Многие подростки, страдающие длительными смешанными психическими нарушениями, обострившимися вследствие внутренних конфликтов развития и внешнего стресса, для клиницистов являются настоящей загадкой, не подходя ни под одну отчетливую диагностическую категорию. Очень легко ошибиться и принять их примитивные инстинктивные эксцессы и злоупотребление наркотиками в качестве защиты против депрессии, а переживаемое чувство вины и неадекватности - как ее подтверждение; приписать наблюдающиеся у них проблемы недостаточному развитию функции Эго и влиянию депрессивной заторможенности; счесть трудности, которые они испытывают в достижении целей и успеха, результатом подавленности и беспомощности.

Депрессивный аффект, который рассматривается как краеугольный камень синдрома, составляет отдельную диагностическую проблему, даже если пациент не пытается нас "надуть". Потенциально всегда существует расхождение между наблюдениями клинициста и переживаниями пациента. У восьмилетнего Джима (Furman, 1974b), пережившего утрату родителя, наблюдались частые периоды "депрессии", волновавшие семью. Ребенок часами с грустным выражением лица сидел неподвижно, его взгляд был отсутствующим, он полностью уходил в себя и не откликался на обращения окружающих. При его анализе мы с удивлением обнаружили, что Джим не чувствовал подавленности в эти периоды или в какое-нибудь другое время. У него была полная апатия, и он не испытывал никаких чувств. В его случае апатия оказалась защитой от скорби и болезненных воспоминаний, но она, являясь не очень понятным феноменом (Furman, 1974b), далеко не всегда является защитой от печали или депрессии. Далее следует отметить, что, наблюдая младенцев с внешними проявлениями "депрессии", мы не имеем возможности проверить свои впечатления с помощью вербального аналитического материала (как в случае с Джимом), поэтому вероятность ошибки остается достаточно большой. В диагностической беседе даже дети более старшего возраста не всегда замечают, определяют и высказывают свои чувства, потому и в данном случае восприятие их аффективного состояния может оказаться ошибочным.

Наконец, самая распространенная трудность в определении аффектов пациента состоит в большом сходстве чувства печали и депрессии. Депрессия характеризуется подавленностью, беспомощностью, безнадежностью и сопровождается снижением самооценки. Эти признаки не свойственны печали. Она возникает в связи с внутренней или внешней утратой, которая признается, однако сохраняется вложение любви в психическую Я-репрезентацию и репрезентацию объекта, и человек активно жаждет утраченного. Депрессивные чувства могут касаться конкретной внутренней или внешней утраты либо не находиться в связи с ней, но они всегда имеют тенденцию к распространению, захватывая все психические переживания. Возникает внутренний отказ от утраченного, и "Я" уменьшается. Вложение в психические репрезентации истощается, и пациент отказывается даже от внутреннего восстановления утраченного как безнадежной затеи. Таким образом, в состоянии депрессии человек чувствует себя обедненным, а в состоянии печали, даже испытывая скорбь, - относительно богатым.

Опыт понимания психических механизмов депрессии у детей

Наша работа с депрессивными детьми, пережившими утрату, позволила выявить только одну общую особенность: в каждом случае депрессивная реакция являлась бессознательной защитой от аффекта печали и/или его истинного содержания. В период депрессии некоторые дети часто плакали, но свои чувства связывали со смещенным содержанием; некоторые не осознавали своих чувств, их причины или мысленного содержания. У них депрессия прошла после выявления в ходе аналитической работы бессознательной печали и связанного с ней содержания, что дало им возможность осознать свое горе и обстоятельства, с которыми оно было связано (Furman, 1974b). Если бы этих детей лечили с помощью поддерживающей психотерапии, направленной на повышение самооценки, или антидепресантов, то патологическая защита от бессознательного аффекта у них скорее бы окрепла. В результате депрессивная симптоматика могла бы временно уменьшиться, однако это не стало бы помощью в долговременной перспективе из-за продолжения действия бессознательных факторов, что принуждало бы личность к повторной разрядке внутреннего напряжения путем патологических компромиссных формирований.

В отношении причин, лежащих в основе депрессии, следует добавить, что у наших пациентов бессознательным содержанием являлась не скорбь по утраченным родителям и не утрата объекта любви. У них обнаруживались самые разнообразные внутренние переживания(Furman, 1974b). Однако, мы накопили недостаточно данных для создания связной метапсихологической теории депрессии, а также установления линии ее развития в детстве и связи с депрессией у взрослых.

Краткое упоминание причин депрессии приводит нас к группе детей, у которых, как правило, отчетливо проявляются все клинические компоненты депрессивного синдрома, но которым этот диагноз ставится редко. Речь идет об умирающих детях, у которых смерть не за горами или больных потенциально смертельным недугом. Я много лет работала с такими детьми, проводя психотерапию или исследуя их в качестве консультанта в различных детских больницах (Furman, 1981).

Обычно медицинский персонал, включая психиатров, и родители отрицают депрессию у ребенка и ее содержание, то есть приближающуюся смерть. Нередко они рассматривают пациента как не склонного к сотрудничеству, упрямого, ленивого, своевольного, избалованного, манипулятивного, чрезмерно чувствительного и/или считают его поведение невротическим. Мои данные позволяют предположить, что в определенный момент течения болезни умирающий или смертельно больной ребенок начинает осознанно или бессознательно чувствовать степень тяжести своего состояния. Я не имею в виду, что этим детям сообщают о возможном исходе болезни или у них существует определенная концепция смерти. Скорее, они регистрируют сигналы, идущие от тела и свидетельствующие об истощении жизненной энергии, снижении удовлетворения от телесного и психического функционирования.

Результаты исследования показывают, что умирающие дети любого возраста проявляют депрессивные симптомы и испытывают облегчение, если их родители и другие заботящиеся люди способны к принятию и пониманию их истощенного, реально беспомощного состояния, а также уважению и удовлетворению их специфических потребностей в это критическое время. Если заботящиеся взрослые не признают и не принимают состояния ребенка, а настойчиво требуют ответных реакций, какой-то деятельности, мешают его попыткам сохранения остаточного благополучия, воздействуя болезненными стимулами, направленными на улучшение состояния или излечение болезни, то ребенок остается один на один с чрезмерным внутренним бременем. Он замыкается, становится пассивным и подавленным, встречает внешние требования раздражением или отсутствием отклика.

Если ухаживающие взрослые принимают умирающее или потенциально грозящее смертью состояние ребенка, разделяют и понимают переживания умирания, оберегают его от чрезмерной симуляции и помогают поддерживать минимальный комфорт, то депрессия проходит. Ребенок вновь обретает способность, иногда просто удивительную, к использованию оставшейся энергии для вложения в приносящую удовольствие деятельность. Используя помощь взрослого, разделяющего осознание и принятие умирания, ребенок также становится способным вынести его, временами удерживая в сознании, а порой облегчая его бессознательными механизмами психологической защиты. По-видимому, ребенок не способен применять их с пользой, если взрослые не осознают полностью его состояния.

Опыт работы с умирающими детьми в состоянии депрессии может оказаться полезным в отношении сходных состояний в начале жизни - в младенчестве, откуда, видимо, берут начало примитивные предпосылки более поздних и сложных депрессивных реакций.

Неясные моменты связи самоубийства и депрессии

Достаточно распространенным является мнение, что депрессия и самоубийство состоят в прямо пропорциональной зависимости, то есть, чем более выражена у пациента депрессия, тем выше вероятность совершения самоубийства. Как и раньше, при обсуждении темы самоубийства я исключаю по аналогичным причинам психотические состояния.

Действительно, подростки, дети препубертатного возраста и - реже - дети, проходящие латентную фазу, страдающие депрессией, могут проявлять суицидальные тенденции, но многие депрессивные пациенты описанных возрастных групп не подвергаются этой опасности и не ранят свое тело. Они могут думать о смерти и желать ее, но это обстоятельство далеко не всегда приводит к попыткам ускорения этого события или активным действия по его осуществлению. Даже здоровые дети и подростки думают о смерти и, видимо, большинство, если не все в то или иное время, переживая отчаяние, гнев или фрустрацию, желают умереть. Мне кажется, что суицидальный потенциал непосредственно связан не с депрессивной реакцией, а с другими личностными факторами, которые порой сочетаются с депрессией. Кроме того, суицидальные попытки и/или формы поведения наблюдаются у детей и подростков без явных признаков депрессии или их психические нарушения включают лишь отдельные ее симптомы.

Что представляют собой личностные факторы, допускающие или вызывающие суицидальные действия? Тут я оказываюсь в затруднении. Для разъяснения и подтверждения моих предположений и осторожных выводов необходимы подробные данные, собранные в ходе индивидуальной работы с пациентами. У меня нет в них недостатка. Они получены в результате регулярного, многолетнего психоаналитического лечения нескольких пациентов, обширного, но поверхностного опыта консультирования больных в амбулаторных и стационарных центрах психического здоровья, а также детей и подростков, оказавшихся в лечебных учреждениях после суицидальных попыток. К сожалению, я не могу воспользоваться этими данными из соображений конфиденциальности и опасения, что их обнародование вызовет ухудшение состояния пациентов, о которых идет речь. Это вынуждает меня ограничиться обобщениями и некоторыми завуалированными примерами. Но я надеюсь, что читатель проявит понимание, а специалисты, работающие с подобными пациентами, смогут узнать сходные обстоятельства в своей практике, обратить на них внимание и лучше понять мои рассуждения.

Роль примитивного возбуждения и агрессии в самоповреждении

Очевидные события, которые пациенты и другие люди рассматривают как непосредственные причины суицидальной попытки, действительно являются стрессовыми факторами, но не всегда очень сильными. Например, к ним относятся трудности или неудачи в школе, отвержение любимым человеком, временный отъезд родителей, встреча с отдельно проживающими и обычно отсутствующими членами семьи, например, с родителем, после развода не живущим с семьей, или встреча родителей с ребенком, воспитывающимся в детском учреждении. Другому человеку дальнейшие события, возможно, принесли бы даже радость; например, приближение окончания средней школы, перспектива отъезда на учебу в колледж, успешное поступление в учебное заведение или на работу в соответствии с выбором подростка, вечеринка или проведение времени со сверстниками.

Только внимательное изучение обстоятельств позволяет выяснить, что эти события переживались не только как обида, утрата любви, унижение, опасения потери любимых и/или доказательства неадекватности или вины, но они или нечто связанное с ними вызвали у пациента настоящее возбуждение и дали волю нестерпимым импульсам. В некоторых случаях у пациентов возникали сексуальные генитальные ощущения, они испытывали гомосексуальное или гетеросексуальное возбуждение и совершали сексуальные действия, но возбуждение не являлось непосредственным толчком к совершению суицидальной попытки. Относящиеся к более высокой ступени развития генитальные чувства и сексуальный опыт стимулировали примитивные, садомазохистические импульсы, которые были столь угрожающими для личности, что вызывали защитную регрессию на примитивный уровень. Опасность самоповреждения порождалась примитивным садомазохистическим возбуждением, поскольку в этом состоянии насилие и взаимное причинение боли приносят удовольствие, и вместо полного подчинения или оргазма может наступить смерть.

Подростки-суициденты часто отыгрывают возбуждающие фантазии о взаимном причинении боли. Они провоцируют нападения, оскорбления, отвержение и унижение к себе или в аналогичном ключе неадекватно, вне соответствия с реальностью воспринимают и истолковывают слова и поведение других людей. Иногда они демонстрируют возбуждение рассказами нереальных или преувеличенных историй о своих несчастьях, обычно успешно увлекая аудиторию и вызывая у слушателей жалость, вину или гнев на предполагаемых притеснителей пациента. Приведу несколько примеров:

Юноша 16 лет провоцировал учителей невыполнением школьных заданий, затем переживал продление сроков сдачи зачетов как унизительную пытку, а их последний срок - в качестве нападения. Наконец, он принудил школу к его исключению - высшей жестокости. Он совершенно не осознавал, что одновременно обижает и расстраивает учителей, делая их в данной ситуации беспомощными.

Девушка 17 лет соблазнила своего парня на сексуальную связь и обманула, сказав, что использует контрацептивы. После случившегося беременность, аборт и уход от нее обиженного юноши она пережила как муку и мазохистическое наказание, которому подчинилась.

Подросток 13 лет после критических замечаний матери относительно его поведения погрузился в стоическое молчание и вызвал у нее слезы решительным отвержением. В ходе лечения аналогичным образом он отверг психотерапевта и пытался провоцировать ее на оказание давления, агрессивно разговаривая или ругая за отсутствие сотрудничества. Его фантазии свидетельствовали, что он занят мыслями о причиняющем боль взаимодействии между ними.

Во все аспекты причиняющего боль возбуждения часто включаются отношения с терапевтами. Их мучают и унижают, когда пациент вызывает у них тревогу и беспомощность. Пациенты воспринимают их как мучителей, заставляя предпринимать активные "наказывающие" шаги, или ставят в положение соучаствующих слушателей, когда раскрывают перед ними печальный опыт возбуждения или подвергают влиянию молчаливой неотзывчивости. Пациенты, особенно склонные к самоповреждению и самоубийству, могут совершенно не делиться своими трудностями или избегать искреннего взаимодействия с терапевтом. Проявляя поверхностное сотрудничество и даже имитируя улучшение состояния, они одновременно могут готовиться к совершению самоубийства. О грозящей опасности могут получать сигналы случайные знакомые, положение которых не позволяет оказать помощь пациентам, но терапевты остаются во мраке неведения, обреченные на садистическое наказание, когда внезапно узнают о самоубийстве пациента.

Я не думаю, что пациенты осознают патологическое возбуждение, содержащееся в их поведении и/или фантазиях или осознанно манипулируют отношениями для его удовлетворения. Наоборот, эти проявления в основном являются защитными и служат для предотвращения внутренне воспринимаемой опасности садомазохистической мастурбации или инфантильных фантазий, сосредоточенных вокруг родительских фигур. К сожалению, защита не всегда бывает успешной, ибо взаимодействие с окружающими продолжает стимулировать возбуждение и замыкает порочный круг.

Многие пациенты испытывают страх пребывания наедине с собой, поскольку одиночество усиливает угрозу мастурбации. В этом обстоятельстве кроется причина их глубокого переживания разлуки с объектом любви или отсутствия приглашений участвовать в развлечениях сверстников. Многие страдают нарушениями сна или совершают бегство в сон. Мастурбация, о которой они рассказывают, часто включает практику причинения себе боли и фантазии об избиениях, пытках или унижении и причинении аналогичных страданий своим любимым. Таким образом, суицидальное действие может представлять различные аспекты внутренней борьбы - защиты и удовлетворения.

Нередко связанная с садомазохистической сексуальной жизнью, примитивная, грубая, ничем не смягченная агрессия внедряется и в другие аспекты личности этих пациентов. Она может проявляться во внезапных взрывах раздражения, физической агрессии и сарказма, периодическом дефиците заботы о себе и своем имуществе, а также в неспособности отстаивать свои интересы, позволять себе достичь успеха и получать от него удовольствие. Она может яриться и поражать их изнутри унижением, связанным с низкой самооценкой, или жесткими укорами совести, функционирующей не в качестве интегрированного внутреннего наставника, а злобного "насильника", выдумывающего жестокие наказания. Таким способом разыгрывается психический сценарий возбуждения от взаимного причинения боли. Этот аспект внутреннего конфликта может вести к самоубийству.

Происхождение садомазохистической патологии

Откуда берет начало столь интенсивная садомазохистическая сексуальность, и почему сопровождающая ее агрессия остается такой грубой? Конечно, нам известно, что подобные явления составляют часть нормального развития детей раннего возраста, и они вновь вместе с другими инфантильными импульсами выходят на поверхность в препубертатном и раннем подростковом возрасте (Freud A., 1965; Freud S., 1953). Однако у наших пациентов они оказались не только чрезвычайно интенсивными, но и всеобъемлющими и вместо ослабления заняли ведущее положение. Личность пациентов была не в состоянии развиваться дальше - до более зрелого генитального функционирования с бережными объектными отношениями и модулированными проявлениями агрессии. Имея возможность длительного наблюдения за развитием подобных трудностей в детстве и/или ретроспективного исследования их при психоанализе, мы обнаружили, что ключевые точки фиксации трудностей имеют место в дошкольном возрасте, их проявления в латентной фазе, (например, в виде садомазохистических фантазий и мастурбации) являются достаточно ограниченными, и они усиливаются в подростковом возрасте, когда возрастающая сила развивающихся импульсов превышает ресурсы контроля и защиты, которыми располагает Эго.

Ранняя интенсификация этих импульсов в дошкольном возрасте и неспособность ребенка к их разрешению и преодолению может быть обусловлена разнообразными факторами. У пациентов, с которыми мне пришлось работать, самую важную роль играла патология отношений с родителями. В некоторых случаях отношение к ребенку отличалось выраженной амбивалентностью, проявлявшейся в частых физических наказаниях, садистическом вербальном унижении, а также садомазохистическом отношении родителей друг другу или сексуальных действиях в присутствии маленького ребенка. Он воспринимал сексуальную активность как бурные драки, объединявшиеся в его мыслях с садомазохистическим отношением, которое он переживал днем. В других семьях самым значимым фактором оказалась неспособность матери в критическом раннем возрасте к достаточной доступности и постоянной защите ребенка от вреда. В итоге ребенок подвергался интенсивному негативному влиянию замещающих ее лиц или людей вне семьи. В некоторых случаях важным фактором стало неоднократное лечение в раннем возрасте, в том числе хирургическое. Пациенты переживали его как садистическое нападение, которому следует подчиниться без всякого протеста.

У ребенка ясельного или младшего дошкольного возраста во всех этих ситуациях связи заботы и привязанности в отношениях с близкими людьми были слишком слабыми или нестойкими для противостояния, слияния и модифицирования его агрессии. Ребенок не мог достичь необходимой степени слияния влечений, позволяющей личности достигать следующих стадий развития и без помех овладевать ими; преодолевать садомазохистические импульсы; несмотря на смешанные чувства, развивать чуткость к другим людям и доброту к самому себе.

На более поздних стадиях развития максимальная интенсификация садомазохистической патологии наблюдалась у пациентов, уязвимые области которых вновь подверглись стимуляции при взаимодействии с родительскими проблемами, поскольку ситуации пробуждали или повторяли раннюю патологию. Например, отец, садистически унижавший и избивавший сына в раннем детстве, вновь начинает грубо подтрунивать над ним и унижать его в подростковом возрасте, сопровождая это цветистыми рассказами о своих сексуальных подвигах. Поведение отца вызывает у сына бессознательное возбуждение и ярость, усиливает уже присутствующие гомосексуальные садомазохистические фантазии и мешает дальнейшему сексуальному развитию и выполнению соответствующей возрасту задачи переноса эмоционального вклада с родителей на новые объекты любви вне семьи.

Я не утверждаю, что упомянутые родители были безразличны к детям и не проявляли заботы о них. У них не было и чрезмерного недостатка взаимной любви и привязанности к детям, и эти чувства существовали рядом с нарушениями потому, что слияние любви и агрессии не бывает адекватным. Однако родители совсем или отчасти не осознавали своей патологии и ее влияния на растущего ребенка. В ряде случаев семьи хорошо функционировали, имели достаточно высокий экономический и социальный статус, родители достигали больших успехов в профессиональной деятельности или бизнесе. Они желали детям добра, часто поддерживая их в интеллектуальных и спортивных занятиях.

Роль любви к телу как барьера для самоповреждения

Сохранение в сексуализированной садомазохистической форме интенсивной, не слившейся ранней агрессии и захват ею самооценки и совести не является, однако, единственным фактором, обусловливающим суицидальные действия. Более важную роль играет предшествующая трудность, позже взаимодействующая с патологией детей полутора-двух лет, а именно недостаточный вклад младенцем любви в образ своего тела на первом и втором году жизни (Hoffer, 1950).

Обычно к середине первого года жизни младенцы уже достаточно переживают приносящее удовольствие телесное благополучие, которое позволяет начать создавать первичную идею ограниченного телесного Я для сохранения ощущения этого комфорта. Они не кусают себя, бурно протестуют против причинения боли, стремятся к утешению, принимают его и приветствуют возвращение телесного благополучия. Короче говоря, им нравится собственное тело и сохранение его хорошего самочувствия. В течение последующих лет ранней жизни происходит дифференциация внутренних образов Я и матери, и образ телесного Я постепенно включает все части тела. Приятные телесные переживания наряду с заботливым уходом матери, защитой от вреда и утолением боли помогают ребенку развить любовь к своему телу, способствуют ее укреплению в качестве стойкого барьера против самоповреждений.

Наблюдая за детьми раннего возраста, часто можно заметить признаки борьбы за этот шаг в развитии; например, когда они отталкивают предложенную матерью пищу, пачкают штанишки или дерзко выбегают на улицу, чтобы обидеть и рассердить ее. Этим поведением они демонстрирует недостаточность дифференциации от матери, которая необходима для понимания, что себе они причиняют больше вреда, чем ей, и для них удовольствие от вовлечения ее в возбуждающую борьбу перевешивает удовольствие от проявления доброты к самим себе. Мать может способствовать прогрессу в развитии, указывая ребенку на реальность и не поддаваясь на провокации, или, наоборот, продлевать и укреплять его инфантильные развлечения, реагируя соответствующим образом.

Бывают случаи, когда дети оказываются неспособными к завершению этих важнейших этапов развития. Причиной становится физическое страдание вследствие заболевания или болезненных лечебных процедур, которые мать не смогла в достаточной мере облегчить, или неадекватное обращение с ребенком, например, удовлетворение его потребностей без удовольствия, отсутствие утешения во время телесного стресса или защиты от физического вреда. Если дополнительно родители причиняют ребенку телесную боль грубым уходом за ним, гневом, возбуждением или наказаниями, то у него не может появиться должная любовь к своему телу. У этих детей возникает идентификация с грубым обращением родителей с их телом, они начинают испытывать удовольствие от боли и неудобств, и вместо избегания подобного опыта или протеста они стремятся к нему в поисках патологического удовлетворения. Ранние признаки подобного развития проявляются в отсутствии жалоб на боль и обращений за помощью и утешением, в задержке развития навыков избегания обычных опасностей, в повторных физических травмах, подверженности несчастным случаям, привычке причинять себе боль в качестве "утешения", например, биться головой, царапать себя, вырывать себе волосы, заниматься мастурбацией, сопровождающейся телесными повреждениями, а также в привычке провоцировать физическое нападение и наказание.

В сочетании с недоразвитием защитной, телесной любви к себе у детей наблюдается и сопутствующая задержка дифференциации Я от объекта. Поэтому, когда их грубая, примитивная и/или сексуализированная агрессия направляется против себя, она одновременно может представлять собой агрессию против родительских фигур, отмщение или насильственное взаимодействие с ними. Чем более шатким и неадекватным является самый ранний либидинозный вклад в тело, тем большей склонностью к самоповреждениям и суицидальным действиям отличаются пациенты, независимо от наличия патологических наслоений, относящихся к более поздним стадиям развития. Это касается не только активного нанесения себе ранений, но и пассивной неспособности заботиться о себе, которая в равной мере может угрожать жизни.

Почти у всех моих пациентов отмечалось серьезное нарушение раннего развития любви к своему телу и постоянной заботы о его защите от повреждений. Психологический барьер боли у них в отличие от физиологического был недостаточным для поддержания самосохранения и в случае стресса не защищал от нанесения самоповреждений, когда более поздние импульсы и конфликты подталкивали к подобным действиям. Эта уязвимая подструктура их личности оказывалась чреватой острой суицидальной опасностью, если на ранних стадиях развития сочеталась с интенсивными садомазохистическими тенденциями, недостаточностью дифференциации Я и объекта и неадекватным слиянием агрессии, а позже усугублялась подростковым усилением импульсов, конфликтами, связанными с достижением эмоциональной независимости, а также внешними стрессовыми ситуациями, перегружавшими и без того ограниченные способности к преодолению трудностей и/ или провоцировавшими уже имеющуюся патологию. Эти факторы могут присутствовать при различных непсихотических расстройствах личности. Они могут сопровождать депрессивную реакцию. Степень, в которой они присущи личностной структуре, определяет суицидальный риск у детей и подростков, страдающих депрессией.

Когда у пациента депрессия или другое расстройство развивается в контексте подобной ранней патологии, задача психотерапии чрезвычайно усложняется и ее успех по меньшей мере бывает ограниченным. В отличие от этого депрессивные пациенты, у которых описанные слабые стороны раннего развития отсутствуют или являются незначительными, часто вполне способны использовать с пользой психологическое лечение, помогающее раскрытию и овладению содержимым бессознательного.

В целях большей ясности изложения я выражала мысли четко и определенно. Это может ввести читателя в заблуждение, поскольку в действительности материал является весьма сложным, и у каждого пациента были непростые индивидуальные особенности. Таким образом, выводы делались с большой осторожностью, и они, возможно, подвергнуться изменениям в свете дальнейших клинических исследований.

Литература: 

• Anthony J., Scott P. (1960). Manic-depressive psychosis in childhood // J Child Psychol Psychiatry:1:53-72.
• Bibring E. (1953). The mechanism of depression // Greenacre P (ed): Affective Disor-ders. New York, International Universities Press, p.13-48.
• Freud A. (1965). Normality and Pathology in Childhood. New York, International Univer-sities Press. Рус. пер. - Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Пер. с англ., нем. /М.: ООО Апрель Пресс, ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999. Т. 1-2.
• Freud A. (1970). The symptomatology of childhood: A preliminary attempt at classifica-tion. Psychoanal Study Child:25:194.
• Freud A. (1977) Fears, anxieties, and phobic phenomena. Psychoanal Study Child:32:85-90.
• Freud S. (1953) Three Essays on the Theory of Sexuality, 1905 The Complete Psycholog-ical Works of Sigmund Freud, standard ed. London, Hogarth Press, vol 7, p.125-243. Рус. пер. - Фрейд З. Три статьи по теории сексуальности // Фрейд З. Либидо. - М., 1996. С. 19-98.
• Furman E. (1974a). A Child's Parent Dies. New Haven, Yale University Press.
• Furman E. (1974b). Observations on depression and apathy, in Furman E (ed): A Child's Parent Dies. New Haven, Yale University Press, p. 184-197.
• Furman E. (1975). Some aspects of a young boy's masturbation conflict, in Marcus I.M., Francis J. J. (eds): Masturbation from Infancy to Senescence. New York, Interna-tional Universities Press, p. 185-204.
• Furman E: (1981). Helping children cope with dying. Archives Foundation Thanatology:9:3.
• Hoffer W. (1950). Development of the body ego. Psychoanal Study Child:5:18-23.
• Katan A. (1946). Experience with enuretics. Psychoanal Study Child:2:241-256.
• Links Paul S., ed. (1990) Family Environment and Borderline Personality Disorder. Washington, D.C.: American Psychiatric Press.
• Sandler J., Joffe W.G. (1965) Notes on childhood depression. Int J. Psychoanal: 46:88-96.
• Shearer S. L., Peters C. P., Quaytman M. S., and Ogden R. L. (1990) Frequency and Correlates of Childhood Sexual and Physical Abuse Histories in Adult Female Borderline Inpatients. American Journal of Psychiatry 145:1424-1427.
• Toolan J. M. (1962). Depression in children and adolescents. Am J Orthopsychiatry:32:404-415.
• Zehel Elizabeth (1965). On the Incapacity to Bear Depression // Schur M., ed. Drives. Affects, and Behavior, Vol. 2. New York: International Universities Press.

Материал  с сайта:   https://psyjournal.ru/

Адлер А.(1870г.-1937 г.),  австрийский психолог, психиатр и мыслитель, создатель системы индивидуальной психологии.

Чтобы полностью узнать человека, необходимо понять его также в его любовных отношениях... Мы должны сказать о нем, верно или неверно ведет он себя в вопросах любви, мы должны понять, почему в одном случае он поступает должным образом, а в другом случае - нет. Таким образом, сама собой добавляется еще одна задача: найти способ подступиться к тому, чтобы предотвратить те или иные неудачи в любовных отношениях. Если вспомнить, что от решения проблемы любви и брака, пожалуй, зависит, прежде всего, человеческое счастье, то нам сразу станет понятным, что мы имеем перед собой множество наисложнейших вопросов.

Одна трудность возникает при обсуждении этих вопросов уже в самом начале - большинство людей говорят о ней сразу. Все люди разные, и, наверное, два человека в иных условиях могли бы быть более счастливы, если бы, например, каждый из них нашел другого партнера. С этой возможностью можно легко согласиться, но она свидетельствует только о том, что данные люди сделали плохой выбор. Ищем ли мы причину неудачи в вопросах любви в плохом, неправильном выборе или рассматриваем случаи, в которых человек все равно бы потерпел неудачу, потому что он должен был потерпеть ее в силу более глубоких причин, - во многих случаях знание человеческой души и ее движущих сил способно уберечь нас от промахов. Вопрос о любовных отношениях является частным вопросом человеческой жизни. Его понимание возможно только в том случае, если мы будем учитывать его связь со всеми остальными жизненными вопросами. Жизнь ставит перед нами три комплекса важнейших задач, от решения которых зависит наше будущее, наше счастье.

Первая жизненная задача - это общественная задача в самом широком смысле. Жизнь требует от каждого определенного поведения и развитой способности к контактам с окружающими нас людьми, определенного поведения в семье и формулировки своей социальной позиции. Для судьбы человека небезразлично, какой, например, социальный порядок он выбирает как задающую направление цель, насколько в своих поступках он думает о собственном благе и насколько - о благе других. Нередко при этом его внутренний выбор трудно обнаружить во внешних решениях, часто он вообще не может прийти к решению в вопросе о социальной позиции, и часто его точку зрения следует понимать в ином смысле, нежели в том, который выражается внешне. То же самое относится и к политической позиции. Редко встретишь людей, довольных своей партией, но очень часто - тех, кого, собственно говоря, можно было бы причислить к другой партии. Их отношение к человеческому обществу, их отношение к ближним в самом широком смысле всегда играет огромную роль, но не ту, что им и другим людям кажется.

Следующая жизненная задача, которая ждет нашего решения, - профессиональный вопрос, то есть вопрос о том, каким образом человек хочет принести пользу обществу. Решение этого вопроса необычайно резко высвечивает сущность человека. Если мы, например, слышим от юноши, что ему претит любая профессия, то мы не будем пока его считать настоящим социальным человеком: либо потому, что он еще не созрел для общества, либо потому, что без наставлений, сам по себе, он так и не станет зрелым. К выбору профессии ведут бессознательные связи, которые дают о себе знать у подавляющего большинства людей. Эти связи бессознательны потому, что никто, выбирая профессию, не думает, что он совершает шаг, приносящий благо обществу, что он ищет свое место в общественном распределении труда. Далее, однако, вопрос заключается в том, как он выполняет свою работу. Есть люди, которые выбрали профессию, но терпят неудачу или некоторое время спустя понимают, что им, собственно, нужно было что-то другое. Из факта частой смены профессии мы заключаем, что перед нами люди, которые, в сущности, вообще не хотят иметь никакой профессии, которые, возможно, считают себя слишком хорошими или слишком плохими для любой профессии и ведут себя так, словно делают одолжение.

Третий жизненный вопрос, который должен решить любой человек, - это вопрос любви и брака, который мы хотим рассмотреть здесь особо. К этому вопросу ребенок готовится постепенно. Все его окружение исполнено отношениями любви и брака. Нельзя не признать, что уже в самые первые годы жизни ребенок пытается занять свою позицию по этому вопросу и выработать свое направление. То, что мы слышим на словах, не является важным, ибо как только заходит речь о вопросах любви, ребенком часто овладевает неимоверная робость. Есть дети, которые совершенно определенно высказываются, что не могут говорить на эту тeму. Есть дети, которые очень привязаны к своим родителям, но не могут быть с ними нежными. Один четырехлетний мальчик, когда его хотели поцеловать, отвечал на это ударами по лицу, так как проявление нежных чувств было ему неприятно, вызывало у него тревогу и казалось прямо-таки унизительным. Если окинуть мысленным взором нашу собственную жизнь, нельзя не заметить, что каждое проявление нежности сопровождается своего рода чувством стыда и впечатлением человека, что из-за этого он становится слабее или менее ценным. Это кажется весьма странным и требует объяснения. Мы растем с такой установкой, как будто выражение нежных чувств является чем-то постыдным. Эта установка соответствует общей направленности нашей культуры на мужской идеал. Соответственно, наши дети постоянно воспитываются школой, литературой и окружением в направлении, в котором любовь расценивается как своего рода отсутствие мужественности, и порой это выражается совершенно отчетливо. Некоторые заходят здесь настолько далеко, что о них можно говорить как о людях, боящихся чувств.

Первые нежные побуждения у ребенка проявляются уже в самом раннем возрасте. Проследив за их развитием, мы с легкостью можем установить, что все они являются побуждениями врожденного чувства общности. То, что чувство общности является врожденным, вытекает из постоянства, с которым оно каждый раз возникает. Степень его развития дает нам возможность увидеть отношение к жизни. В понятии "человек" уже заложено все наше понимание чувства общности, мы не могли бы представить себе человека, который бы его потерял и тем не менее продолжал бы называться человеком. В истории мы также не обнаруживаем изолированно живущих людей. Где бы мы ни встречали людей, мы видим, что они живут в группах, разве что только отдельные люди были, например, искусственно или по причине безумия изолированы от общества. Говоря о животном мире, Дарвин указывает, что в группах живут те живые существа, которые занимают менее благоприятную позицию по отношению к природе. Витальность, жизненная сила таких животных проявляется в том, что они объединяются в группы, бессознательно следуя принципу самосохранения. Мы можем далее понять, что все отдельно жившие животные, которым в их суровом развитии недоставало чувства общности, должны были погибнуть. Они пали жертвами естественного отбора. Принцип естественного отбора опасен также и для человека, потому что в физическом отношении природа обошлась с ним самым немилосердным образом.

Ситуация неполноценности и недостаточности человеческого рода является источником постоянного стремления и принуждения - стимула к достижению состояния покоя и постоянства. На этом пути мы находимся еще и сейчас, и лучшим утешением для человека является сегодня, пожалуй, сознание того, что наша нынешняя ситуация есть не что иное, как переходный момент, кратковременная фаза в человеческом развитии. Разумеется, легче ее пройдет тот, кто находится в согласии с реальными условиями, кто отвечает логике фактов, тогда как безжалостная судьба постигнет, естественно, тех, кто этой логике противоречит. В самом же глубоком смысле ощущение логики совместной человеческой жизни есть не что иное, как чувство общности.

Все развитие ребенка требует введения его в ситуацию, в которой имеется чувство общности. Его жизнь и здоровье гарантированы только в том случае, если существуют люди, которые за него заступаются. Новорожденный теленок уже вскоре после появления на свет может, например, различать ядовитые растения. Но новорожденный человек вследствие неполноценности своего организма предоставлен чувству общности взрослых; ребенка нужно долго выхаживать, учить и воспитывать, прежде чем он приобретет способность сам о себе заботиться.

Даже когда мы рассматриваем способности, составляющие нашу гордость и обеспечивающие нам преимущество перед другими живыми существами, как-то: разум, логику, язык, понимание и предпочтение нами всего хорошего и прекрасного, то и в них тоже мы можем увидеть только те преимущества, которые отдельный человек никогда не смог бы создать, поскольку их могла породить только коллективная психика. Поэтому мы удовлетворяем потребности, которые никогда бы не обременяли индивида, если бы не стали жизненными в человеческом обществе. Для отдельного человека, который не был бы связан с обществом, сознательная, сознательно отслеживаемая логика не имела бы никакого значения, ему не нужно было бы говорить, ему было бы все равно, добрый он или злой; более того, эти понятия из-за отсутствия связи с человеческим обществом, с ближними, как у живущих порознь животных, утратили бы всякий смысл. Все качества душевной жизни человека, все достижения человеческого духа возможны лишь постольку, поскольку люди связаны между собой.

И об этой взаимосвязи печется не только нужда, не только настоятельные потребности дня, но и наша сексуальная организация. Разделение человечества на два пола отнюдь не приводит к обособлению; оно означает вечное стремление друг к другу. Оно порождает чувство взаимного родства, поскольку в венах каждого течет общая кровь, поскольку плоть каждого есть плоть другого. Брачные законы народов следует понимать только с той точки зрения, что любовь в них расценивается как общие узы группы. Они запрещали браки и половые отношения среди членов одной семьи потому, что это вело бы к изоляции семей. Поэты, религии, священные заветы выступают против инцеста и пытаются его искоренить. Самые образованные люди ломали себе голову над тем, в чем, собственно, причина естественного отстранения членов семьи друг от друга. Оно объясняется развитием в каждом ребенке чувства общности, исключающего все возможности, которые могли бы вести к изоляции человека.

То, что мы называем в собственном смысле любовью, отношением между полами, всегда неразрывно связано с чувством общности. Любовь как отношение двух людей и как составная часть чувства общности имеет свои собственные законы. Поскольку она является необходимым компонентом сохранения человеческого общества, ее нельзя понимать в отрыве от него. Кто позитивно относится к обществу, тот, безусловно, позитивно относится и к любви. Кто обладает чувством общности, тот будет выступать за брак или равноценную или превосходящую его форму любви. У того же, у кого чувство общности подавлено, кто не сумел прийти к свободному проявлению своей сущности в рамках человечества, любовные отношения будут иметь обособленный характер.

Оглядываясь назад, мы можем теперь сделать несколько заключений, которые облегчат нам рассмотрение огромной области любовных отношений и несколько рассеют темноту. Мы можем утверждать, что человек, социальное развитие которого пострадало, у которого нет друзей, который не стал подлинным социальным человеком, который называет своим мировоззрение, противоречащее чувству общности, который, наверное, также не смог благополучно решить свой профессиональный вопрос, то есть опять-таки тот, кто полностью или почти полностью потерян для общества, должен испытывать трудности в своих любовных отношениях и даже едва ли будет способен решить эротический вопрос. Такие люди будут выбирать необычные пути, создавать трудности и хвататься за них как за защитную отговорку. Подобные трудности мы хотели бы рассмотреть здесь несколько ближе; при этом мы придем к более глубокому пониманию всей проблемы. Мы сможем утверждать: также и в любовных отношениях человека проявляется вся его личность. С одной стороны, мы можем из его любовных отношений понять его личность, с другой стороны, из понимания всей его личности - догадаться о соответствующих ей особенностях эротических притязаний.

Очень часто в вопросе об эротических отношениях мы встречаем весьма распространенные, однако ошибочные предположения, что любовь одного налагает обязательства на другого.

Если чуть-чуть прислушаться к жизни и при этом немного понаблюдать за собой, то мы сможем убедиться, что очень часто совершаем ошибку, полагая, что любимый человек обязан нам уже тем, что мы его любим. Похоже, что это заблуждение в той или иной степени содержится во всех наших проявлениях. Оно проистекает из детства и из отношений в семье, в которой и в самом деле любовь одного чуть ли не делает должником другого. Мы носим в себе только остаток этого детского представления, желая перенести подобные отношения в жизнь. Возникающие из этого заблуждения группируются вокруг следующего хода мыслей: "Раз я тебя люблю, ты должен делать то-то и то-то". Тем самым и отношения между людьми, которые действительно привязаны друг к другу, нередко приобретают гораздо более жесткий уклон, а потребность во власти индивида, который, подчеркивая собственную любовь, хочет втянуть другого в свою схему, в свой шаблон, требует, чтобы поступки, выражения лица, манеры, успехи и т. д. соответствовали его желаниям, только по той причине, "что он этого человека любит". Это с легкостью может переродиться в тиранию. Ее следы мы находим, пожалуй, во всех любовных отношениях.

Таким образом, мы видим фактор, пронизывающий любовную жизнь людей, который всегда ведет к нарушениям совместной жизни: стремление к власти и личному превосходству. В человеческом обществе необходимо уважать свободу индивидуальности и предоставлять ей право поступать по собственному усмотрению. Кто стремится к личному превосходству, тот препятствует своему присоединению к обществу. Он желает не включения себя в целое, а подчинения других. Тем самым, разумеется, он нарушает гармонию в жизни, в обществе, среди своих близких. Поскольку ни один человек не может долгое время терпеть кабалу другого, то те, кто даже в своих любовных отношениях стремятся к власти над другой стороной, неминуемо будут наталкиваться на серьезные трудности. Если они хотят привнести свою склонность к высокомерию и превосходству в эротические отношения, то они должны либо подыскать партнера, который внешне будет им подчиняться, либо вести борьбу с партнером, который также стремится в эротике к превосходству или победе. В первом случае мы наблюдаем превращение любви в рабство, во втором случае предвидим постоянную, изнуряющую борьбу за власть, которая никогда не ведет к гармонии.

Пути, которые здесь избираются, чрезвычайно разнообразны. Существуют властолюбивые натуры, которые настолько боятся за свое честолюбие, за свою власть, что ищут только такого партнера, в превосходстве над которым они уверены, который, похоже, всегда будет им подчиняться. При этом речь отнюдь не идет лишь о никчемных честолюбцах - в нашей культуре одержимость стремлением к власти является общераспространенной чертой, неизмеримый вред которой для развития всего человечества продемонстрировали исследования индивидуальной психологии. Если бы, например, захотели изучить в этом направлении любовную жизнь Гёте, то с удивлением натолкнулись бы на чрезвычайную неуверенность, которую этот честолюбивый человек проявлял в вопросах любви.

Подобным образом мы можем понять часто встречающиеся в нашей жизни странности, когда в результате своего любовного выбора люди опускаются на гораздо более низкий и не соответствующий их положению социальный уровень. Например, не так уж редко бывает, что мужчина, занимающийся исключительно высшими вопросами человечества, поражает окружающих тем, что женится, скажем, на поварихе. Нас, подчеркивающих равноценность людей, это не обескураживает, но мы видим здесь своего рода регрессивное поведение и хотим понять его с точки зрения действующего человека, исследуя его конечную цель. Нам представляется нормой, что существуют люди, которые в социальном отношении, по своей образованности и подготовленности к жизни наиболее подходят друг к другу. В большинстве случаев женихи, сделавшие не тот выбор, что от них ожидали, - это люди, которые крайне осторожно и с предубеждением относятся к проблеме любви, испытывают страх перед половым партнером и поэтому ищут партнера, обладающего, как им кажется, меньшей силой и энергией. Вполне возможно, что кто-то отклоняется от существующих норм из чувства силы. Однако чаще всего мы видим, что это происходит из слабости.

Тем самым такой выбор представляется иным осторожным натурам чрезвычайно удачным приемом, хотя они и не понимают своей конечной цели - скрыть любовью и эротикой свои более глубокие мотивы - и убеждены, что это всего лишь проделки Амура. Однако подобные отношения, развиваются, как правило, неудачно. Выясняется, что этот способ уклонения от конкуренции полов имеет многочисленные изъяны. Изъяны возникают, например, не из-за того, что интеллектуально более развитый или занимающий более высокое социальное положение человек разочаровывается, и не из-за того, что появляются проблемы общественного характера, когда "более простой" партнер не отвечает определенным требованиям и тем самым привносит сложности в семейную и общественную жизнь. Эти и другие внешние факторы можно было бы устранить и преодолеть, если бы только удалось осуществить конечную цель "вышестоящего" партнера. Однако странный факт: стоящий на более низкой ступени партнер не может долго терпеть, видя, как злоупотребляют его слабостью. Даже если он не понимает, в чем тут дело, его все же не покидает чувство, что его недостатки использовались в корыстных целях. Из-за этого чувства он начинает, так сказать, мстить; он постарается доказать, что не хуже другого.

Случаев подобного рода множество. Нередко молодая, утонченная, духовно богатая девушка отдается в руки ничтожного, часто даже порочного человека с возможной идеей спасти его, кого, как ей кажется, она любит, вырвать его из когтей алкоголизма, игорной страсти, апатии. Еще никогда не удавалось спасти таких людей любовью - подобная затея почти всегда обречена на провал. "Нижестоящий" человек в любом случае чувствует недовольство тем, что его считают ниже себя. Он не позволяет себя любить и спасать, поскольку движущие силы его жизненной позиции совершенно иные и обычному разуму, "common sense", непонятны. Возможно, он давно уже отказался от надежды, что из него еще может что-нибудь выйти, и видит в каждой ситуации, предъявляющей ему требования как социальному человеку, новую опасность, в которой может отчетливо проявиться его предполагаемая неполноценность.

Нам известно также большое число людей, которые имеют необъяснимую при другом способе рассмотрения склонность исключительно к любовным партнерам с физическими недостатками. Существуют юные девушки, которые увлекаются только пожилыми мужчинами, и точно так же встречаются обратные варианты. Эти факты справедливо обращают на себя внимание и требуют нашего объяснения. Если в таком случае мы рассмотрим отдельных людей, то, наверное, обнаружим иногда обоснованное, естественное объяснение, однако подобная склонность всегда также соответствует стилю жизни этих людей - идти по линии наименьшего сопротивления.

Далее, мы встречаем людей, которые проявляют любовную склонность только к таким партнерам, которые уже несвободны. Этот странный факт может говорить о самых разных намерениях. При определенных обстоятельствах он может означать "нет" в ответ на требования любви, стремление к невозможному, иногда неисполнимый идеал. Но он может также говорить о такой черте, как "желание отнимать", привносимой некоторыми людьми в эротику и обусловленной их стилем жизни в целом. Сначала мы хотели бы рассмотреть то бесчисленное множество случаев, когда ухажеры хотят уклониться от эротической задачи жизни и пытаются сделать это подобным, в наше время не столь уж и необычным способом.

Есть люди, которые увлекались созданным в их воображении образом. Эта позиция отчетливо выражает конечную цель: они вообще ничего не хотят знать о любви и браке и живут такими мечтаниями, которые, по всей вероятности, никогда не смогут осуществиться. То же самое относится к подавляющему большинству случаев несчастной любви. Чаще всего она является средством реализовать то, что изначально было жизненной целью: создав видимость правоты, отстраниться от жизни, от мира. В этих случаях несчастная любовь может быть не такой уж несчастной с точки зрения осуществления этой цели. Она находит тех людей, которые уже изначально были готовы пуститься наутек, столкнувшись с вопросами жизни и прежде всего любви. Благодаря этому трюку, этой уловке такая готовность к бегству получает иногда желанное усиление. Подобная уловка не всегда берется из воздуха - она прикрепляется к каким-либо действительным жизненным отношениям и уже не выглядит уловкой, а становится похожей на естественный результат опыта. Очень многие люди еще не стали полностью зрелыми для общества, они видят в отношениях любви и брака опасную зону и выражают свои незрелые представления разнообразными, но зачастую внешне непонятными способами. Если послушать, что они говорят на эту постоянно угнетающую их тему, то можно услышать общие фразы, которые в определенной связи, пожалуй, могут быть верными и не кажутся легкомысленными. Если, например, в целом нерешительный человек полагает, что он не женится потому, "что жизнь сейчас так трудна", то каждое его слово, пожалуй, является верным для тех, кто женат, но вместе с тем и для тех, кто не женат. Однако подобные истины высказываются только теми, кто сказал бы "нет" и без этих истин; разве что они подхватили бы тогда другие "истины". Было бы недипломатично обосновывать предвзятое намерение плохими доводами, если повсюду можно найти хорошие. Кто имел возможность убедиться в ужасающей распространенности типа людей, которые пускаются наутек, оказавшись перед решением жизненно важных вопросов, не будет удивляться облачению этой черты в эротику.

Для бегства особенно годится не раз уже испытанная уловка. Создается новая идея, особый идеал. По этому идеалу оцениваются теперь все люди, которые встречаются на жизненном пути. В результате оказывается, что никто не подходит. Все не соответствуют идеалу, и если мы их отвергаем и исключаем, то наше поведение выглядит лишь благоразумным и вполне обоснованным. И только если мы выхватываем и рассматриваем отдельный случай, то понимаем, что столь благоразумно выбирающие люди даже без своего идеала заранее были готовы сказать "нет". В идеале воплощаются открытость, правдолюбие, мужество и т. д. Они представляют собой понятия, которые мы можем по своему усмотрению расширять и растягивать до тех пор, пока они не превысят всякую человеческую меру. Поэтому мы можем желать чего-то, что мы уже заранее "сделали" недостижимым.

Эта уловка - не любить никого, потому что любишь что-то недостижимое - находит различные возможности конкретизации. Мы можем любить человека, который появился однажды на короткое время, произвел впечатление, исчез и теперь найти его уже невозможно. Потребовалось бы обойти весь мир, чтобы его найти. В первый момент мы оказываемся растроганными, услышав о такой искренней и верной любви. Однако условие, которое выдвигается здесь для осуществления любви на земле, а именно - обойти весь мир, чтобы его найти, является сверхчеловеческим и подтверждает наши уже пробудившиеся подозрения.

Мы можем также и сами "сделать" человека недостижимым. Часто у поклонника уже с самого начала его ухаживаний создается впечатление, что у него здесь нет никаких шансов. Это обстоятельство тотчас становится исходным пунктом последующих действий. Он думает, что не сможет жить без любимого человека, ухаживает за ним, хотя всякому объективному наблюдателю кажется невероятным, что тот когда-нибудь обретет взаимную любовь. Да и он сам об этом говорит. Часто можно также наблюдать, что такие ухаживания принимают форму, которая уже сама по себе способна вызвать протест другого, поскольку они, например, являются слишком настойчивыми или происходят в то время, когда нет и не может быть каких-либо гарантий совместной жизни.

Целью подобных ухаживаний является несчастная любовь. Прямо-таки поразительно, как много людей в своих ухаживаниях держат курс на цель несчастной любви. Но если взглянуть со стороны, то следовало бы подумать, что такое поведение отнюдь не в природе человека. Тем не менее по этим людям совершенно не видно, что здесь мы имеем перед собой сплошь "беглецов". В таких случаях индивидуально-психологическое исследование делает очевидным, что несчастная любовь для такого рода людей означает прекрасное убежище. Ибо если человек пять или десять лет носится со своей несчастной любовью, то, собственно, на протяжении всего этого времени он оказывается защищенным от необходимости решать этот вопрос. Он много страдал, заплатив за осуществление своего намерения, но своей цели, которая для него самого оставалась бессознательной, которую он сам не понимал, а именно - отстраниться от решения вопросов любви и брака, он достиг полностью - с чистой совестью и имея оправдания. То, что эта цель и это его решение, которое, собственно говоря, решением не является, не уживаются с реалиями и логикой совместной человеческой жизни, является, по существу, его трагедией, и только благодаря такому глубочайшему пониманию здесь можно вмешаться и что-то поправить.

Любовная склонность к людям, уже сделавшим свой эротический выбор, не всегда означает "нет"для своего чувства. История выдающихся людей может показать нам, что в нашей такой сложной культуре люди растут с ярко выраженным желанием отнимать, захватывать. Следствием стремления к замужним женщинам всегда являются действия, направленные на то, чтобы завладеть объектом любви, даже если внешне эти действия часто сохраняют самую благородную форму. Одним из этих типов, по всей видимости, является Рихард Вагнер, во многих художественных творениях которого существует конфликт: герой домогается женщины, которая уже принадлежит другому. Да и жизнь Рихарда Вагнера демонстрирует подобную линию поведения.

В целом чувство неуверенности определяет многие формы эротики. Существуют молодые мужчины, которые испытывают симпатию только к старшим женщинам, ошибочно предполагая, что здесь трудности совместной жизни будут менее значительными. Они также выдают свое чувство слабости известной потребностью в материнской опеке; чаще всего они относятся к изнеженным людям, испытывающим сильную потребность в опоре, о которых говорят, что им "все еще нужна нянька". Они дополняют тот тип, который по отношению к противоположному полу никогда не может иметь достаточной уверенности и, сталкиваясь с ним, впадает в величайшее беспокойство. В нашей культуре существует огромное число таких неуверенных людей; они отмечены серьезным изъяном современной фазы развития: страхом любви и брака. Это не исключение, а общая черта времени. Современное общество кишит беглецами. Вследствие какой-то неудачной и ошибочной позиции они словно постоянно находятся в бегах, всегда ведут себя так, как будто за ними гонятся. Существуют мужчины, которые изолируются и скрываются, существуют девушки, которые не осмеливаются даже выйти на улицу, убежденные, что все мужчины их домогаются и что они всегда будут лишь объектом нападения. Здесь свою роль играет в чистом виде тщеславие, зачастую способное полностью испортить жизнь человека.

Опыту и знаниям можно найти хорошее или плохое применение. Среди плохих применений мы встречаем гипертрофированное исправление ошибки, которое само есть ошибка. Противоположностью сдержанности и замкнутости является открытость, и, таким образом, мы встречаем людей, которые открыто совершают ошибки. Существуют люди, которые всегда демонстрируют склонность навязываться другим. Как бы ни было прекрасно открыто заявлять о своей любви, тем не менее мы также глубоко убеждены, что в нашей далеко непростой культуре человек совершает таким образом серьезную ошибку. Собственно говоря, нет ни одного человека, который бы спокойно относился к таким признаниям, и тогда поступивший опрометчиво человек не только сам вынужден терпеть муки раскаяния и нести бремя возникающих проблем, но и мешает партнеру в естественном развитии его любовных побуждений, ибо при повсеместно распространенных злоупотреблениях, которые творятся с любовью, при существующем напряжении и борьбе полов никогда в точности неизвестно, было ли признание настоящим и искренним и не скрываются ли за ним какие-нибудь дурные намерения. Здесь нет никаких твердых законов. Наша задача - учитывать особенности партнера и придерживаться реалий культуры. Сегодня, скорее, было бы лучше несколько обуздать свои склонности.

Особую роль играет любовь, как счастливая так и, еще в большей степени, несчастная, у художников. Мы можем, пожалуй, сказать, что несчастная любовь представляет собой настолько общее явление времени, что едва ли найдется хоть один человек, который не пострадал бы от нее. Однако среди людей, которые с особой чувствительностью относятся к жизни, особенно видную роль играют художники. Они будут обращать на себя внимание уже тем, что в своем искусстве стремятся найти жизнь "рядом с жизнью", не занимаются реальностью, а ищут замену миру, едва ли не отворачиваются от действительности, но, правда, только тогда становятся истинными художниками, когда создают такие творения, которые будут полезны реальному миру. Любое художественное произведение становится таковым лишь благодаря тому, что оно обладает всеобщей ценностью, благодаря тому, что художник в своем творении находит обратный путь к общности и действительности.

В уклонении от реальной жизни заключена тенденция воспринимать институт любви и брака, делающий акцент на реальности жизни, как враждебный и мешающий. Мы встречаем многих художников, понимающих узы жизни буквально как оковы, как препятствия и даже безмерно развивающих это представление в своей фантазии. Они едва ли могут преодолеть воспринимаемые как чрезмерные эти препятствия, оказываются в своих любовных отношениях перед неразрешимой задачей и демонстрируют при этом не только движения любящего человека, но - вместе с тем и в еще гораздо большей степени - движения человека, обращающегося перед любовью в бегство. Это выражается в мыслях и произведениях, которые отражают человеческие проблемы в гиперболизированной форме. Партнер противоположного пола так или иначе воспринимается как более сильный, и вскоре сфера любви приобретает характер опасности. Эту мысль, выраженную чуть ли не буквально, можно встретить в сочинениях поэтов и писателей. Все проблематичные натуры имеют одинаковую черту, поскольку все они чрезвычайно честолюбивы и чувствительны и воспринимают любой ущерб своей полноте власти как тяжелое оскорбление или опасность. Так, поэт Бодлер говорит: "Я не могу думать о красивой женщине, не ощущая при этом огромной опасности".

Человек, вступивший однажды в предполагаемую "опасную зону", демонстрирует нам последовательность защитных и оборонительных действий. Хеббель в письме, которое он, будучи юношей, посылает своему другу, описывает свои ощущения примерно следующим образом: "Конечно, я опять здесь живу напротив самой красивой девушки в городе и по уши в нее влюблен; но, надо надеяться, и здесь тоже рядом с ядом вскоре найдется противоядие... И если сегодня я еще раз увижу, как к ней через окно поднимается ее возлюбленный, то с моим чувством к ней будет покончено". Таков выход человека, о которого, собственно, следовало бы ожидать других действий.

Угроза, исходящая от женщины, является постоянным лейтмотивом в искусстве. Посмотрите на картины художника Ропса, где женщина изображается как опасность, как нечто внушающее страх или по меньшей мере как огромная власть. Искусство сегодня - это главным образом мужское искусство, оно несет в себе мужскую традицию, выражает преимущественно мужские проблемы и возвышает женщину до того магического или внушающего страх образа, каким она предстает в глазах многих мужчин. Женщины не могут идти вровень с этим мужским идеалом времени и сталкиваются, занимаясь искусством, с проблемами, но не потому, что они неспособны, а потому, что не могут быть подчинены гипертрофированному мужскому идеалу. Предисловие к "Тысяче и одной ночи" показывает нам, с каким страхом автор отмечает хитрость и лукавство женщины, которая благодаря невероятной по сравнению с мужчиной изобретательности спасает свою жизнь. Самые древние произведения искусства, например Библия, которая даже в детские годы увлекает читателей своим особым настроением, пронизана постоянными мыслями о том, что женщина представляет собой опасность, из-за чего ребенок растет робким, нерешительным, неуравновешенным по отношению к женщине. Одно из величайших художественных произведений, "Илиада", с большой точностью изображает несчастье, которое принесла женщина. Во всех поэтических произведениях, во всех произведениях искусства звучит проблема времени: женщина как опасность. Грильпарцер говорит о себе: "От любви я спасался искусством".

Мы не в состоянии сразу предсказать, как отразится на человеке его склонность к несчастной любви. Вся его жизненная позиция, его линия жизни являются здесь крайне важными. Если перед нами человек, который при возникающих трудностях теряет мужество и перестает быть активным, то тогда и фиаско в любви может означать для него фиаско в жизни. В самой по себе несчастной любви эти последствия не содержатся. Тот, кого в соответствии с его жизненным планом трудности только подзадоривают, соберется с силами после несчастной любви и добьется больших успехов. Несчастная любовь не является ни трагедией, ни лекарством, следствием ее может быть и то и другое в зависимости от того, кем делается вывод - мужественным человеком или сокрушенным. Вульгарная психология часто указывает на большие достижения в результате несчастной любви. Иногда она рекомендует ее как лекарство. Мы знаем людей, которые многого добились и без несчастной любви. Истинное ядро этой полуправды состоит в том, что художники захвачены и увлечены проблемой любви в совершенно особой степени.

Особенно поучительной в этом отношении является жизнь Гёте. Он всегда видел в женщине опасность, всегда избегал ее и любви. Лейтмотивом "Фауста" является вечный поиск решения проблемы любви. Неудовлетворенный фактами жизни, он собственными силами, порывами и стремлениями строил свой мир и совершал перед нашими глазами волшебное превращение всего общечеловеческого. Величие его искусства состоит в том, что все, о чем он писал, находит в нас отклик, когда мы слышим вечно новую песню о напряженных отношениях между полами, в которых люди, заблуждаясь, боятся, что самоотдача равносильна потере личности, подчинению или рабству.

Упомянем здесь еще Шляйермахера, который в своей удивительной статье стремится показать, что любовь - совсем не простое дело и глупо считать, что человек, вступая в жизнь, уже что-то понимает в любви. Каждый, по сути, должен пройти определенную предварительную тренировку, более простую подготовительную школу. Также и этот чистейшей воды идеалист, уважаемый самыми религиозными людьми, не может игнорировать убеждения, что людям в любви не так уж легко найти друг друга.

Во время моих лекций по психологии, которые постоянно посещают примерно пятьсот человек, мне в основном задают вопросы о любви, и это свидетельствует о том, насколько труднее людям разобраться в этом вопросе, чем, например, в вопросах профессии.

Почему существует так мало счастливых любовных отношений? Мы все еще не являемся настоящими людьми, мы по-прежнему не зрелы в любви, потому что пока еще отстаем в социальности. Мы защищаемся всеми средствами, поскольку слишком боимся. Подумать только, на какие трудности наталкивается идея о совместном воспитании полов, которое нацелено только на то, чтобы оба пола заблаговременно утратили свою робость и страх и уже с юности имели возможность лучше познакомиться друг с другом.

Для проблем в любовных отношениях не существует лекарства в форме четкой инструкции. Повседневный опыт индивидуальной психологии снова и снова показывает, что обособление эротики человека является особенностью всей его личности, которую необходимо понимать в каждом отдельном случае. Мы должны понять связь всех проявлений человека, изменить его личность и его отношение к миру, чтобы изменить ложный путь его эротики. Линия поведения человека обязательно проявится и в любви. Она заставит его либо стремиться к несчастной любви и на ней застревать, либо позволит ему относиться к ней проще и приведет к подъему. Если это люди, которые, преисполнившись честолюбием, не способны выносить любого рода отказ, то из этой понятной в общем контексте ошибки покажется естественным самоубийство, и в нашем требующем подчинения обществе появится повод к крайне трагической ситуации, в которой уход из жизни связывается с местью обществу и отдельным людям.

Любовь культивируется, а отношения любви становятся прекраснее и утонченнее с культивацией и развитием охватывающего всех людей чувства общности. Отношения любви формируются не вдруг, а свидетельствуют о длительной подготовке. Эротическая связь всегда существует между людьми, однако чтобы она воспринималась и проявлялась как любовь, необходимы определенные условия. Начало любовных побуждений восходит к тем далеким дням, где эти импульсы еще не являлись эротикой, еще не были сексуально окрашены, но где широкий еще поток чувства общности выливался в формах нежности и привязанности и где были очевидны только те общечеловеческие отношения, которые (подобно отношениям между матерью и ребенком) сразу связывает людей друг с другом, не образуя тех уз, которые служат вечности и прочности человечества - уз, которые мы называем любовью. Она является узами и одновременно делает человечество вечным. Эти отношения нельзя формировать по своему усмотрению, скорее следует допускать их воздействие. Знание об этом еще недостаточно, ибо человек способен обманываться относительно процессов, протекающих в собственной душе. Оба пола слишком легко попадают в вихрь политики престижа и играют роль, до которой не доросли и которая нарушает простоту и непринужденность их жизни и наполняет их предрассудками, из-за которых исчезает всякий след подлинной радости и всякое ощущение счастья.

Тот, кто усвоил эти идеи, хотя, разумеется, и не будет безгрешен, но по крайней мере сознательно останется на верном пути и вместо того, чтобы множить ошибки, сможет постоянно их уменьшать.

Материал  с сайта:   https://psyjournal.ru/